hvrenja

Жар 39,5 Сильвия Плат Чиста? О чем это? Языки ада Тупы, как растроенный Язык тупого, толстого Цербера Хрипящего в воротах. Неспособного Вылизать до чиста Малярийные сухожилия, грех, грех Плачет трут. Несмываемый запах Ароматической свечи! Любовь, любовь, низкий дым крутится Из меня как шарфы Исидоры, я в ужасе Один шарф поймается и замотается в колесе, Такие желтые зловещие дымы Образуют свой собственный элемент. Они не поднимутся, Но прокатятся по глобусу Удушая старое и кроткое, Слабое Тепличное дитя в колыбели, Призрачная орхидея Вывешивающая свои висячие сады в воздухе, Дьявольский леопард! Радиация выбелила его И убила за час. Смазывая тела прелюбодеев Как пепел Хиросимы и поедая их. Грех. Грех. Дорогой, всю ночь Я клацала, выкл, вкл, выкл, вкл. Простыни становились тяжелыми как поцелуй развратника. Три дня. Три ночи. Вода с лимоном. Цыплячья Юшка, вода вызывает рвоту. Я слишком чиста для тебя или кого угодно. Твое тело Причиняет

‘Геть, Геть -’ Роберт Фрост Та жужачча пила ричала та бриньчала на подвір’ї Та робила пил й роняла стовпжелезні стики дерева, Запашний крам коли той бриз по ним повіє. І звідси ті, що підіймали зір, могли порахувати П’ять гір, що шинкувалися одна за одну Під сонцесхилом далеко в Вермонт. І та пила ричала та бриньчала, ричала та бриньчала, Як то біжить світло, чи навантаження бере. І не відбулось нічого: день був весь та кінчен. Клич це день, я б хотів їм був сказати Задовольнити хлопця, даючи йому години частку. Що хлопець так цінує, коли збавлен від роботи. Його сестра стоїть за ним в своїм апроні Казати їм ‘Вечеря’. При слові, та пила, Якщо довести, пили знають що таке вечеря, Стрибнувши до рук хлопця, чи здається стрибне – Він повинен дати руку. Як там не було, Не виключаючи і зустрічі. Бо та рука! Перший хлопа викрик був жалісна посмішка, Як він хитнувсь до них тримаючи ту руку Частка в благанні, та частка як то втримати Життя від проливання. Тоді тій хлопець бачив все- З часу

Кладбище Марианна Мур Человек, вглядывающийся в море – принимает вид от тех, кто имеет на него столько же прав, как и ты на себя самого – такова человеческая природа стоять в середине вещи но тебе не стоять посреди этого: морю нечего дать кроме справно выкопанной могилы. Пихты стоят в процессии – каждая с изумрудной индюшачьей лапкой в вершине – сдержанные, как контуры их, не говорящие ничего; подавление, тем не менее, не самый явный атрибут моря; море - собиратель, - скоро на возврат ненасытного взгляда. Есть позади тебя и другие, вид этот несущие – чье выражение уже не протест; их рыба уже не исследует и костей не осталось от них; человек заглубляет сети, не ведая того факта, что они оскверняют могилу, и гребет быстро прочь – лезвия весел движутся слаженно, как лапы водяных пауков, словно бы не было здесь такой вещи как смерть. Морщины выступают сами собой в фалангах – прекрасны под пены сетями, и гаснут бездыханно, пока море шелестит туда и обратно водорослями; птицы плывут ск

Одержимая .   “Когда Робин, сопровождаемая Дженни Петербридж, прибыла в Нью-йорк, она казалась рассеянной. Она могла не слушать уговоров Дженни, что они могут устроить дом в этой стране. Она сказала, отель был ‘вполне хорош’. Дженни не могла ничего поделать с ней; словно побуждающая сила, направлявшая жизнь Робин, дни ее, также как и ночи, стала прихрамывать. На протяжении первой недели или двух она не выходила, затем, думая лишь о себе, она стала охотиться за терминалами, садясь на поезда в разные концы страны, путешествуя без плана, отправляясь во множество у-черта-на-куличках церквей, сидела в самом темном углу, или стояла против стены, одна стопа повернута к носку другой, руки сложены в длину, голова склонена. Как она принимала Католический обет давным-давно, теперь она входила в церковь как тот, кто от чего-то отрекается; ее руки у лица, она на коленях, зубы ее против ладони, застывшие в непродуманной остановке, как тот, кто внезапно услышал о смерти; смерти, которую не офор

Спускайся, Мэтью . ‘Не могли бы вы успокоиться теперь?’ сказал доктор. Он пришел в один из поздних вечеров застать Нору, пишущей письмо. ‘Вы не могли бы закончить сейчас, не могли бы отложить? Теперь замрите, сейчас, когда вы знаете, как мир устроен, зная, что все это ни о чем?’ Он снял пальто и шляпу, не спрашивая позволения, поставив зонтик в углу. Он вошел прямо в комнату. ’И я, кажущийся любопытным, потому что никто не видел меня миллион лет, и вот я виден! Есть ли здесь такая необычайная потребность в страдании сотворить красоту? Спускайтесь в Ад; и ваше падение будет прервано на крыше Небес.’ Он углядел чайный поднос и, увидев, что уж давно стала холодна чайная чашка, плеснул себе щедро порту. Он бросил себя в кресло и добавил более мягко, пока Нора отворачивалась от своего письма, ‘На дальних просторах Индии есть человек застывший под деревом. Почему не отдохнуть? Почему бы не отложить ручку? Это ли не достаточно горько для Робин, что теряется где-то не получая письма?