1) Крист Новоселич. О гранже и правительстве. OF GRUNGE & GOVERNMENT: LET'S FIX THIS BROKEN DEMOCRACY! by Krist Novoselic.

Я все ее никак не дочитаю, хотя, читать все же проще чем переводить


Общество предлагает множество ярлыков для людей, которые плывут против течения. Но эти люди, на так называемой периферии, - те, кто действительно приносят перемены. Без бунтарей, смутьянов, недовольных, или, какой бы ярлык мы не выбрали для применения, культура оставалась бы статичной.

Оглянитесь по миру на культуры, которые давили самовыражение – их сопротивление переменам оставило их застрявшими в 19м столетии. И пока многие  в нашей нации хулят тех, кто отклоняется от существующего положения вещей, это люди, которые создали свой собственный путь, который создал Соединенные Штаты. Наши основатели отвергли монархию, чья власть происходила из наследия. Понятие республики людей, из людей, и для людей разнесло вдребезги  старую парадигму. Новая республика, Соединенные Штаты Америки, утвердила свободу как основной принцип человеческого опыта. 

Независимость в С.Ш. гарантирует личности право говорить. Но независимость должна так же говорить с  нами.

Это было в 1983, я зашел в книжный магазин в районе Сиэтлского университета и спросил что-нибудь из Джека Керуака. Продавец, с широкой ухмылкой, ушел к шкафу и вручил мне Бродяг Дхармы. Чтение Керуака утвердило меня в смысле независимости, который я все время чувствовал. Бродяги Дхармы – о путешествии жизни и осмысленной связи с людьми. История достигает кульминации в классическом путешествии в горы, где протагонист, Яфи, оказывается на пожарной наблюдательной вышке в штате Вашингтон. Опыт дзенского отшельника передается по сути битнической прозой; где, одинокий, он трансцендирует время и себя в освоении внутреннего пространства.  Каждый момент имеет вкус, каждое простое действие – многозначительный опыт. Это как будто он живет свои последние дни на земле. В своей последующей работе, Керуак покидает изоляцию в горах для возвращения в общество. Его мир не был ограничен тейлфинами (плавниковыми крыльями авто) и пудель-юбками популярной культуры 1950х. Он жил в подземной реальности бит-поколения. Субкультуры – это множество людей, которые не склонны  залипать на конформизме, соединяясь с другими людьми того же рода. Независимость – это не изоляция.

Я вырос в Абердине, Вашингтон, в ранних 1980х, и получал там массу удовольствия. Но в конечном итоге, я начал вырастать из толпы вечеринок, которая составляла мою социальную жизнь. В середине 1960х, курение марихуаны было политическим заявлением, контркультурным ответом толпе мейнстримового мартини. Но в то время, когда это коснулось моего пейзажа, косяк был штампованной иконой, чем-то фундаментальным для идентичности людей, называемых «стоунерами». Было определенное товарищество, которое выражало себя в курсе передачи джоинта по кругу; в отличие от совместного распития пива, нелегальный акт курения косяка, демонстрировал актуальную гуманность перед лицом абстрактных запретов. Но для многих стоунеров марихуана была больше эскапизмом, чем реальным освобождением. Как бы там ни было, «выпадение» было единственным релевантным термином, оставшимся от знаменитой аксиомы Тимоти Лири, «включись, настройся, выпади». Посланием стоунеров было: «не ожидай от меня ничего». Это был антиэстеблишмент, и пустяковое сопротивление иногда разыгрывалось в мире транспортных судов, со стоунерами (как и многими другими) подвергнутыми на первый взгляд бесконечному циклу DUI (driving under influence – управление под воздействием) и квитанций неправильных поворотов и комиссий за просроченные выплаты. Стоунеры находились в низшем экономическом пласте, замкнутыми в штрафные отношения с их правительством, основывавшемся на ограничениях, касающихся вторичных задач транспортного обеспечения. Это был символический мятеж против сил, угрожавших субботним вечеринкам. «Стоунеры» были контркультурой без миссии.

С тех пор как появилась музыка этой сцены, - гладкие, консервированные звуки мейнстримового хеви-металла не волновали меня. В 1980, я жил в течение года в том, что называлось тогда Югославия. Множество музыки приходило из Лондона; я слушал панк-рок и впитал много ска сцены того времени. Югославия так же имела доморощенную сцену с хорошей, разнообразной музыкой. Но когда я вернулся в США, я обнаружил, что панку тяжело найти свой путь в Абердине, по причине его географической изоляции. Тем не менее, он просачивался по мере возможности. Я смотрел Театр Новой Волны сети США или слушал в субботу ночью тематические панк шоу на коротковолновых радиостанциях. Постепенно, там и тут, я подхватывал стиль музыки, которая, я знал, была противоречивой. Она обычно приобретала точку опоры благодаря усилиям некоторых действительно независимых молодых умов.  

Я встретил Базза Осборна и Мэтта Люкина когда работал после школы в ресторане фаст-фуда. Эти приятели были в настоящей панк-группе – the Melvins! И Базз  не только вдохновлялся музыкой, но и имел превосходную хватку целой этики панковской субкультуры. Я нуждался в глотке свежего воздуха и был немедленно заинтригован. Эти новые звуки были сырыми и жизненными. Я начал покупать музыку выходящую из андеграундных сцен Сан Франциско, Лос Анджелеса, Вашингтона, Округа Колумбии и других мест. Панк был так же связан через самодельные издания. Фанзины были блогами ранних 80х. Все приходило с зинами; они накрывали не только музыку, там так же была большая доза политики. Конечно, они были антиэстеблишментскими, и большинство было левого крыла, продвигающие вегетарианство, жизнь без наркотиков,  и антикорпоратизм. Они были действительно независимыми и децентрализованными, в совершенном контрасте с мейнстримовыми медиа, которые я тоже пользовал. Они были частью альтернативной экономики, продвигающей малый, независимый бизнес. Для меня панк не был причудой; он предлагал смысл в обществе, которое не предлагало много.