деталь, отсутствующая в пейзаже

Нас всегда будет интересовать, деталь отсутствующая в пейзаже. Мир определен фактами, и тем, что это все факты, но у нас никогда нет всех фактов. Все факты у Бога. И что есть наше я – для Бога – нечто, никак не большее чем таракан. Большое, отражающееся в малом, преобразование, упрощающее рассмотрение, преобразование не отвечающее понятию эго, но в каком направлении происходит движение, если, я ничего не хочу? Движение должно отсутствовать? И оно отсутствует. Значит, движение это всегда некая воля и стремление. Но материальны ли воля и стремление? Возможно, речь идет лишь о выразимости, поиске направления.

Мир не есть то, что я думаю. Мир есть то, что думают все. Не важно, хорошо ли это, но важен сам факт допущения атомизации на личное мнение. Я могу ошибаться и это важно.

О безграмотные ноты языка. Безграмотно разыгранные, они сособны приводить к катастрофе за катастрофой. Низовой язык, высокий слог, литературный язык. Но где эта литература и какими вопросами она занята. Занята ли она вопросами гопников, не интересующихся литературой напрочь. Отрицание литературы гопниками, однако не должно вводить в заблуждение. Заключающиеся в ней истории, формируют их опосредованно. Что будет, если заставить гопников говорить и переводить их невыразимые междометия в нечто выразимое, но более того, можно ли преобразовать гопника. Такой вопрос, однако, не просто может быть задан, такой вопрос даже может быть решен. Его решение находится непосредственно в плоскости метафоризации – и высшие и низшие элементы подчинены одним и тем же принципам, то есть они подобны и рифмуемы. Базовые потребности, например потребность  в безопасности, по мере удовлетворения, переходят в высшие. Но где та граница, в которой базовая потребность удовлетворена, не способна ли она питаться собою бесконечно и не вести никуда.

Нда, много ли я просил? Речь. Хотелось избавить этот язык от тех возможных заимствований, что приводят однако же к расходящимся смыслам. Но легко ли выдумывать слова. Речение, речь. Хотелось бы конечно сформулировать это четче. Вот философия, пишущаяся в самолете за час. Применимость. Единственная сила, и она же проверка. И проверка, она проверка всем. Здесь мы можем договориться. У нас в сущности нет расхождений, о целях и средствах.

Жаль, что все это приходится делать на ходу без подготовки. Жаль, но мы никогда не готовимся к жизни. Мы готовимся к предполагаемой жизни. Предполагая жизнь, мы готовимся к чему-то, что мы воображаем. Мы никогда не готовы, к тому, что случается в действительности.

В жизни есть место чему-то прекрасному. Чему-то находящемуся за пределами снов и речи. Застывший момент, не имеющий выражения как таковой. Относящийся к чему-то высшему, чем речь. У нас просто может не быть слов. Это и есть чувство прекрасного? Заключенного в переживании. А значит, его выражение – это всегда перевод. Перевод и снижение пафоса. Важность малого не отделима от важности великого, раз уж они составляют одно целое. Так же и низкое, за пределами себя самого, требует перевода. Пространство, выраженное в обратном пространстве, остается тем же самым пространством в другом выражении. А значит, мир людей, срединное пространство, только оно, отражается само в себя и ведет само себя, и ведет всех.

Жаль, некоторые вещи требуют отдельной разработки. Без нее, речь становится не столько бессмысленной сколько бессвязной. Но системы деления этого мира на уровни, как чакральные системы так и другие существуют из глубокой древности. Связываясь во всех аспектах и в том числе на уровне физической оболочки. В конце концов, мир проецируется в каждого из нас. Мы проецируемся в мир, то есть, мы и есть, все что происходит.

Мы осколки великой мишени, разбившейся в дребезги. Так что же, мир это игра? И мы действительно играем. Радуем друг друга, пленяем друг друга, и все равно, любим друг друга. Словно, мы созданы сами для себя. И мы созданы сами для себя. Если не война – тогда игра. Стремление не трансфоримируемо, но выражение стремления способно меняться.

О этот момент ясности и осознавания, когда мы поражены. Что есть прекрасное? Такой вопрос надо задать и получить ответ, что в этом моменте прекрасно все. Этот момент и есть Бог. 

Стройка, стройки вообще прекрасны, это что-то из детства. А  потом, оно проходило и проходило и проходило, и эти недострои оставались недостроенными по сей день, и в этой своей недостроенности они всегда говорят, что чего-то нам нехватает, что мы всегда обречены на распад. В чем же дело. Такой вопрос может быть задан. Что есть физическая природа этого мира? И что есть не физическая природа? Вопрос, к которому, мы подошли возможно слишком близко.

Может быть, это еще и не философия, это концепция философии, которая, еще должна сказать свое веское слово. Я в это искренне верю. Но сегодня в эти странные, зависшие дни, когда поставлено слишком много, эти заметки должны быть сделаны, на фоне разворачивающихся событий, проецирующихся здесь, в этом реальном мире.

Несколько слов о бездне. У бездны нет дна. Дна нет у черноты, так же как предела нет у света. Мы в физике умудряемся отделять одно от другого. Например, абсолютность черного тела, интенсивность излучения, в сущности сводимы одно к другому. Почему же нет?

Мы живем в слишком иллюзорном мире, это скажет любой буддист. Говорит ли тоже самое Витгенштейн? Он говорит и не говорит, а следовательно он пытается решать практические проблемы, сводя теорию к себе самой. То есть, вообще никуда.

О, следовало конечно писать новую фантастику. Это правда, теперь, когда ядерное оружие начнет повреждать геном, чего только мы не увидим: эльфов ли, орков. Или и тех и других. О, расовые теории по сравнению с этим просто смешны. Наши воплощения, собаки, люди, считать их высшими или низшими, но теперь все это ставится под великий вопрос, просто, невероятно великий. Или просто не ставится.

Как важен критик. Именно наличием критики определяется достоверность, оригиналы от повторений, отличает способный к повторению. Если человек интересуется чем-либо, ему интересно разобрать это, по деталям, как мы разбираем приборы, как мы разбираем много чего еще, как тот роман, что его не прочло и одного процента людей, ценного тем, что кто-то готов понимать его содержание, и не важно, принимает его или не принимает – он видит в этом некоторую ценность, как работы мысли, и вообще, запечатленного видения мира.

И мы осколки  и обрывки, только да, сведенные в единое целое, для того что бы выстроить в ряд, которого на самом деле нет, и он расходится и расходится.

К слову об общественном договоре, это интересно, действительно интересная идея. Этот момент когда-то был упущен, и за час нарисован в самолете. Допустим, мы хотим посадить самолет, мы все хотим посадить самолет, но мы не имеем подобных навыков. Каждый делает свое дело, в этом заключен важный вопрос, но, передавая свои права на управление  самолетом, мы опять же согласны, что самолет должен взлететь, пролететь и приземлиться. Так вот доверяем ли мы человеку взлететь, лететь и сесть. Оцениваем ли мы его навыки? С позиций каких навыков оцениваются чужие навыки, и что есть навык обретения навыков, сделавший то, что мы видим, или не видим, или видим от части. Так в малых вопросах и частностях отражается великое.

Впрочем это неудобный вопрос. Об открытости, закрытости, различных навыков. Кто вообще, кроме пилота способен оценить навык пилота, кроме ученого навык ученого, художника. В тот момент, когда мы говорим, что художник или музыкант, понятен нам или не понятен, что передает он? Мы все подвержены оценке. Наша подверженность оценкам, говорит как ни странно о том, что все мы мним себя музыкантами, поэтами, художниками, учеными, но являемся ли мы ими в действительности. Речь о воображении и действительности далее, займет основное место. Что есть действительность, состоящая из элементарных фактов, и даже если, и уж тем более, мы не имеем всех фактов, составляющих этот мир, нам что-то приходится принимать на веру, делать допущения, в конце концов полагаться на собственный опыт. Но, дает ли это нам право, считать свое мнение, единственно верным?

О, из чего рождается запись, из звуков проезжающих машин, а именно, явленные образы, в отличие от тех, что сидят внутри, где же черта, разделяющая видимый, невидимый, физический, метафизический, находящийся за его пределами мир. Мы можем никогда не узнать этого. Мы можем даже не принимать этого. В теоретических построениях. Все остальное, останется тем же самым.

Существуют вещи, которые я наверное себе никогда не прощу. Так бывает, тем не менее, они наверное заслуживают прощения. Так кажется. Сложно родить новую моральную философию за один час полета, но она рождается среди людей, она не рождается в одной голове. Каждый встреченный нами не случаен, и вносит свои коррективы в повествование. Так, что эта речь сумасшедшего, говорит ли она нам о том, что не существует некоего эталона нормальности. И где в этом случае, мы проводим границу.

Новые вопросы, если таковые бывают, требуют новых методов их решений, но что есть новый метод? Как ни странно, новый метод есть новый гаджет. Не в утрированном смысле,  а в общем, своей приспособленности к решению тех или иных вопросов. Например ввод текста потребовал бы большего времени.

Ах, этот модный европейский город. Внешние отражения внутренней природы имеют серьезное значение. Мы рождаемся в том или ином внешнем воплощении, живем в теле, мыслим, ощущаем и переживаем, но способны передать наши переживания и ощущения через внешние атрибуты, которые однако молчат, а значит, говорят гораздо больше, чем это возможно.

Все таки анализ, углубляющийся в детали, неизбежно не заканчивается – все зависит от количества деталей. В конце концов, где-то там, где  атомизация и дискретизация больше невозможны, и существует эта связь. Что же, элементарная физика, ускоритель на ускорителе, значит, измерений больше чем кажется, впрочем, почему нет.

О единорог, рассказывавший историю самому себе. Как много времени, тебе отпущено, на то что бы понять и принять или хотя бы грубо оценить, в некотором приближении, смысл заключённый в ней.

Эта попытка резать на части, что же, всех нас в конечном итоге режут на части, и эта, непереносимая боль, вот что оставляет в нас темные полосы злобы, на той любви, которую мы испытываем. Вот что странно, мы рождаемся, с определенными моральными убеждениями, так по крайней мере говорят и пишут, но, мы можем представить определенный навык, например физический, но моральный? О чем бы это могло говорить?

О, где окажется тот кто поймет этот мир, кто по сути своей окажется чист перед лицом его, и его сметет как пылинку с его лица. Странно, что не всякая мысль повторяема и выражаема, впрочем, кажется я говорил, что это не странно.

О где дно той бездны, которая не имеет дна, но, на которой, мы устанавливаем основы.

О как страшно молчать, как страшно быть немой собакой, все понимающей, но ничего не способной передать, не лающей о своих чувствах, не воющей о своих страхах, не скулящей о своих надеждах. Как страшно быть человеком, понимающим собак. Но что, что отличает человека от животного – это очень и очень важный вопрос. Только человек, однако же, способен идти сквозь страх. Или не только?

О эта способность жить и умирать ради чего-то высшего чем ты сам, отличает ли это человека от собаки. Мы, по крайней мере можем так предположить. Мы любим своих детей, как свои физические лица, их воспитание, их моральные убеждения. Так что же любовь? Любовь есть Бог – так сказано.

О факты, но не их отношения, такие как могут быть искажены и такие как не могут быть искажены. Впрочем, существуют ли факты, которые нельзя исказить. Может быть Бог – факт, который нельзя исказить.

Как странно переплетается этот мультикультурализм, находящийся где-то за пределами своих фактовых отношений, вечный перевод всякого перевода, подразумевающий текст и текст и текст, запечатленный тем или иным образом, но, что можем знать мы об этом тексте, если, мы не прочли его весь.

Ах это все, являющееся метафорой всего, значит и люди. Отсутствующий Бармалей, находящийся на другом конце земного шара, имеющий свое воплощение, но имеющий и свое отражение, с которым его можно перепутать и обознаться. Люди, никогда не видевшие друг друга, ничего не знающие друг о друге, прожившие разные жизни, но которых можно перепутать – почему они так похожи внешне. Конечно, это не вопрос, разглядывая их в подробностях – мы всегда поймем в чем разница. Но, в общих чертах – это удивительное целое.

Круги, круги, и мне кажется никак не выйти из этих кругов, Куда я движусь, а ведь я двигался во вполне определенном направлении, а значит, у меня была некая цель. Увы, я не могу ее сказать, но продолжая двигаться – я подчеркиваю, что сама цель существует.

Можно ли убить самоубийцу? Можно ли наказать самоубийцу? Вот, пожалуй, страшный и странный вопрос, ответ на который является самой странной и странной оценкой, - мы можем найти много рационального, мы вообще рабы рациональности, однако же, каково это наказание. Оно говорит о том, но о чем это говорит? О Ницше? О существующей практике или о некоем наказании, о котором знает лишь он сам?

О, если я переживу этот день, после стольких лет молчания, когда тебе впрыснули наркотик правды, и ты хочешь того или не хочешь, выдаешь один за одним секреты, мучившие тебя вопросы, мучившие тебя, всю эту, такую длинную или такую короткую или и ту и другую, не длинную и не короткую жизнь – потому, что поставить вопросы, всегда одни и те же, смогли еще древние, но найти на них ответы, кажется взялась философия в лице Канта – и вот тут, мы сталкиваемся с неожиданным моментом – нужно ли нам новое просвещение. Именно сегодня, в эти странные дни – когда на границах стоит армия, и страна, отстоявшая свою независимость желает в конце-концов знать – что есть те ценности, которые будут лежать в ее основе.

О технологии, гимны вам слагали, так долго и так упорно, и будут дальше, но, есть ли у вас предел? Впрочем, что касается неисчерпаемости механики, возможно, вопрос исчерпан, в некотором, сугубо ритуальном смысле, как обычно говорят – остались детали. Что касается механики квантовой, вопроса что все же более сложен – но и здесь, наверное мы стоим на пороге нового осознания скачка технологий: что это будет? Металлотроника? Спинтроника? Квантовые компьютеры? Столько, сколько сделала физика для технологий за последние сто лет, где еще тот предел применений в непосредственных приложениях, однако, совсем другое дело оказывается когда мы ходим кругами вокруг неких вопросов, понимая, что круг бесконечен, а значит где предел компьютерной скорости, где предел всех этих странных вещей, которые мы ставим себе на службу – о попытке, предоставить нашей физической оболочке больше свободы, но, что есть свобода и где ее границы? Это ли не вопрос просвещения? Именно сегодня, когда основы основ, пересмотрят, должны пересмотреть, надолго вперед.

Мир, намотанный на себя сам, запутанный сам в себе. Развивающийся так, что никогда не понять, чем он в итоге будет. Архитектура этого мира, его построения, новые вавилоны, законы и установления, сооружения и здания, в котором, сложно разобрать, что основано на чем, и где, та метафора, что нарисует отличия, что является основой чего, и никто, точно не уверен, что это не сон. Что теперь, о дивный новый мир, когда ты, прохождение лабиринта, наблюдаемое со стороны, и как никогда ты не похоже на то, как видится оно проходящему. Как, вся игра отражений и света, разворачивающаяся над нами, может быть мягкой и

Охватившее тебя безумие выбросит тебя за собственные пределы. Ты побежишь, потому, что тебе покажется, что выход существует, но никакого выхода на самом деле нет. Нет ничего кроме текущего момента, птиц поющих на рассвете, медленно светлеющего неба, поднимающегося над городом солнца, города с его зданиями ловящими этот свет, свет, пришедший откуда-то издалека, специально для этого дня, единственного и уникального, второго которого, не наступит. А значит, скрывающего свой собственный смысл, который должен быть найден.

Ситуация однако вполне в духе Джойса. То есть выход и есть и его нет одновременно.  Что я? Жалкая пылинка на ладони Бога, которую он сдует по первой прихоти. Пыль в солнечных лучах, Место ее, сколько бы его ни было, в средоточии всех событий, растворенное в воздухе. События переигранные, нетождественные сами себе, и одновременно тождественные, как ляжете вы, в новом, наступившем утре. Что можно сказать о бесконечном числе ваших повторений. Ничего? А значит - все.