еще было утро

Еще раннее утро, еще приятно спать, еще в истоме неохота подниматься, еще как будто нет никакой необходимости в этом, еще мягкие оранжевые лучи, красят кирпичи дома напротив, верхушку дома напротив, как красят они, наверное, все верхушки домов этого города.

Тогда была зима, и было приятно спать, и неохота было вставать, почти так же как теперь, и был свет, наверное, другой свет, зимний, под другим углом приходящий к земле свыше, не одинаковый в разное время года, отраженный от самой земли, от того, что составляет ее содержание в этот момент, - снег, асфальт, вода, земля, все они вместе, - посылающие отраженный свет в серединный мир, где, между землей, выражаясь как-бы так, и небом, в промежуточном пространстве, располагаются люди, с их домами и автомобилями, чаяниями надеждами и представлениями, о добре и зле и чем то не относящимся ни к тому ни к другому, суетному и повседневному, из чего, по большей части и состоит человеческое существование, как состоит оно из приходящего неодинакового света, всегда под разными углами, что делает видимое не тождественным самому себе, как не равен город, увиденный вечером городу, увиденному утром, как не равен город, живущий своим днем городу, живущему своей ночью.

А тогда была, ночь, и, наверное, этой ночью нужно было спать, или не спать, или, тогда был день или вечер или утро, и были и весна и осень и зима и лето и все часы дня, смешивались и составляли один единственный момент, теперь выражаемый как тогда, а тогда, бывших просто одним единственным текущим моментом.

Тогда. Всякое тогда, размещенное во времени оном, взятое по отношению к текущему моменту, указывая на разницу времени, дает возможность различать и сопоставлять, проводить различия и устанавливать  закономерности, обращаться следствиям и последовательностям и к отсутствию таковых, и кто ищет такую возможность – всегда имеет свои истории, для времени, называемого сейчас – отталкиваясь от историй, произошедших тогда.

Но нужно было, и словно нужно было слово нужно, отправляться, - потому что всякое путешествие имеет, должно иметь, начало и путь и цель – даже если оно не имеет никакой цели, никакой, которую бы мы могли показать назвать и озвучить, и, тем не менее, путешествие всегда движение – от и к, даже если нам неизвестны ни начало ни цель ни путь, потому что не все способна хранить наша память, даже если в ней нет ответов, тех ответов, что готова она продемонстрировать нам, нас самих, что и есть все ответы, вся наша память, та, что мы способны извлечь на свет наших мыслей и та, что ведет нас помимо нас самих, кем бы не представляли себе мы себя сами.

Что есть наше путешествие лишенное цели, разве возможно такое, все путешествия, разве не начинаются они с некоторого желания, которое вызывает в нас действие, которое взывает к нашему действию и вызывает волю к этому действию, и становится наконец, этим действием, и это действие и есть теперь наше желание, по отношению к нашей цели.

Но что это за повествование, лишенное повествования, что это за путешествие лишенное не столько самого путешествия, сколько тех впечатлений и деталей, что составляют всякое путешествие. Что, как неодинаковость и не тождественность, пейзажей и света их освещающего, составляющих их деталей и, даже если, и даже особенно, когда детали не материальны и не освещаемы светом, но приходят в других волнах, от чего поражают ничуть не меньше, и даже, чем менее заметны их разница и путь и влияние на картину в целом, тем важнее и значительнее становятся они, неразличимые на свету.

Всякий рассказ о путешествии, всякое повествование, всякая история, всякий круг, проходимый историей, что никогда не повторяется, но постоянно рифмуется, а значит, сохраняет некое внутреннее подобие,  и внутреннюю структуру и логику, такую простую или такую сложную, но всегда связанную со всеми историями, логиками и подобиями, связанную неразрывно, и, потому, бегущую вновь и вновь вокруг самой себя, пытаясь этим движением, уйти и от самой себя и никогда к себе не вернуться, и тем не менее, постоянно к себе возвращающаяся.

Вот  герой, что отправляется в путешествие, он, описываемый в третьем лице, всегда один и тот же, всегда в одном и том же собственном путешествии, своим собственным светом падающий на свет этого мира, и игра этого света создает, и сам мир, и самого путешественника, и тьму, что производит различия между ними, и свет, что снимает различия между этими двумя, ибо кто есть мир и кто есть, путешествующий по этому миру, становится ясно, в конечном итоге, лишь когда описание, доходит до собственного я. И собственно я, говорит, выражая не общие, но свои собственные впечатления, своего собственного мира, имеющие свое собственное начало и собственное продолжение, прочитываемые ясно, потому, что в малом содержится столько же большого, сколько, общих мест, действий и вещей содержатся в частных и личных, нам, принимающим фразы, послания без фраз, послания скрывающие послания, все послания которые только могут быть посланы, остается сказать  - назовитесь, или назовите же автора, или определите, кто мог бы быть автором, и может ли герой быть одновременно и автором самого себя, и где же есть начало, и что оно есть, и по отношению к кому, какому лицу героя, какому лицу того, кто героя описывает, и, что важнее всего, описывает ли его кто-то вообще, описывает ли он сам себя, и кому он описывает себя, может быть, самому себе. Может быть, именно тут, начинается поле общих мест, всегда верных, но совершенно не нужных, все выражающих и не выражающих ничего в особенности.

Значит ли это, что это и есть то самое бесконечное повторение, повторение уже однажды кем-то сказанного и, увы, ничего нового невозможно придумать, и все возникающее вновь и вновь, то же самое, и все же, одновременно и не то же самое. Словно текст, не запечатленный статично, но являющий лишь набор метафор, удобных тому или другому случаю, и случай, как отдельность и прерывность, имеющаяся точка в пространстве и времени, выводит вещи из самих себя, в пространстве и во времени, своей дискретностью – нарушая их структуру, природу и ткань, и таким образом, не позволяя им повторяться в точности. Как-то так, работает винтовая дислокация, - создавая не зарастающую ступеньку на плоскости, - облегчает, делает энергетически проще присоединение нового атома, в своей незавершенности не позволяя завершиться процессу, когда жидкость теряя энергию, становится твердым телом, выстраивается ступенька за ступенькой, продолжая и продолжая себя.

Сидеть дома и слушать, пытаться работать и читать, болтать о происходящем и пытаться понять что же делать, или же идти и смотреть своими глазами, потому что, как бы там ни было идти менее страшно, находиться в толпе, средоточии действия, где невидимое и неосознаваемое, вершит своими руками действие, и это действие вызывает чувство нереальности происходящего, насколько чувство реального в это, данное время, имеет смысл вообще. Вообще – что за странное слово, можно ли сказать, что мир - есть мир вообще, где происходит все, но все – тоже слишком емкое слово – мы не видим, или неспособны видеть всего, всякое наше вообще – не более чем мы сами. Как глупо разводить подобный неученый, ниочемный, никчемный треп, когда одни люди набрасываются на других, бьют их, кулаками ли, палками, и уже не понятно кто убежден в чем, и по убеждению ли делает это.

Ты идешь, хотя ты не хочешь идти, но дома нет тебе убежища, и некуда тебе бежать, так наблюдай и смотри, тень и тень от тени, персонаж истории, вырвавшейся в этот мир не то из чертогов фантазии, не то с книжных полок, не то просто из игры теней под потолком комнаты, что разглядывал ты долгими своими вечерами, отвлекаясь от книг и фантазий, а может, так теперь просто выглядит новый твой мир, что не совпал с тобой, или ты не совпал с ним, или, вы не слились в единое целое.

Минимум звуков в воздухе, хмурое, готовое излиться дождем небо, находит просветы и вот, в месте, где собран митинг, немногочисленный и состоящий из журналистов чуть менее чем участников, впрочем, когда начинает двигаться эта толпа по улице, - она кажется большой, не равной самой себе стоящей на месте. Возможно, что-то ты упускаешь, пока тебе кажется, что время и место, столь неудачные, что такое шесть часов в будний день, остаются все теми же, они уже изменились, пока ты говорил со своим товарищем. Стоит ли вспомнить вас, таких молодых и задорных, еще играющих в свой мяч, подобрав себе игру не по росту, где играют с вами люди в полтора раза выше, и вам, все приходится находить себе место и способ и умение, и в конце концов удовольствие, среди игры, все той же игры, в разных своих способах, где мяч обязан попасть в сетку, пройти сквозь сетку, остаться в сетке или отскочить и продолжить игру. Все ведь только метафора – мяч, сетка, ворота, кольцо – все рифмуется и переходит с уровня на уровень, как-то так и развилась эта, назови ее цивилизация или культура или, что угодно – просто игра, которая являет собой замену войны.

Как много слов не выражающих ничего, или, все таки, выражающих нечто вроде: под пасмурным, готовым разлиться дождем небом, здесь, у памятника и входа на стадион и на центральной улице города, собираются люди с символикой своей страны петь ее гимны и песни, и идти и говорить, что именно так выглядит их страна, и они, болеют за нее, и нет у них другой страны и не нужна им другая страна. Но пропаганда другой страны уже все переврет, и те, кто не будет сам стоять под хмурым с просветами небом и цветущими деревьями этой весны, будет верить тем или другим, находя ту точку себя, или не находя этой точки, где сходятся их понимание происходящего, которое уже не понимает самого себя. Но понять самого себя - не значит ли понять весь мир, не сказал ли это кто-то настолько древний, что уже стало это само собой разумеющимся и расхожим и избитым присловьем, а на деле и для автора и для того, кто пытается его понять, все было так же свежо, как оно есть этим вечером, с его мягким сером светом и хмурым, готовым разразиться дождем небом под которым деревья цветут особенно ярко, контрастируя с серым, разлитым повсюду, и среди реющих флагов, людей и пейзажа, вы, два однокашника, что не видели друг друга так долго, ведете беседу о том, почему вы здесь и что, привело вас, почему убеждения ваши выглядят так, а совсем не иначе.

Вы выросли здесь, не в другом городе, а в этом, и вы были этим городом и есть этот город, и теперь, когда каждый город окружен блок-постами, и реальность подвешена на эфирных проволоках, эфирными волнами управляются не люди, но те, кто внутри людей, движет ими, их эмоции чувства и убеждения, что вырываясь уже неотличимы от самих людей, становясь ими самими, в этом городе, никаком другом и в этом вечере, где еще идет беседа, и дают интервью люди, и разрисовывают лица красками в цвета флага – желтыми и синими – как будто не доигран евро, и все повторяется еще раз.

В общем, ты был там – наверняка ты был там, ведь все это происходит на твоих глазах, - люди, на той стороне улицы, кажущиеся немногочисленными, бабули в хвосте колонны – что-то рассказывающие про союз, и люди улыбающиеся им и повторяющие что-то о перепутанном митинге. Но вот, минуя травматологию, из-за машин которые движутся за колонной, бобика и воронков, начинает движение

Но вот ближе к ночи, в которой опять идет дождь, дождь, что касается каждого в этом городе, падая на асфальт и на траву и на деревья и головы случайных прохожих, или не случайных прохожих этих улиц ближе к ночи. Это как будто идут все дожди вместе, те, что шли до этого времени, идут сейчас, и будут идти, в этом городе и других, городах маленьких и больших, и вне этих городов, и поселений, в полях и лесах, над реками и морями, просачиваясь сквозь толщу почвы и поднимаясь с ее поверхности в небо, и падая вновь с небес, в круговорот этой воды, что и есть жизнь - и люди и звери и растения, что нашли себя однажды в этой воде, под солнечным светом, освободившим пространство суши, на которую теперь льется дождь и внутрь которой уходят его капли, те, что дарят жизнь скрытому, те, что не останутся до солнца следующего дня, подняться в воздух дарить жизнь явленому.

Как не повидать друзей, тех что не видел давно, тех, с кем проводил ты свои дожди в разных местах, когда мир еще лежал на ладони, и впереди было столько нового и желанного и так остро ощущаемого, как и этот вечер, когда митинг закончился дракой – насилием, выплеснувшимся изнутри, прибежищем тех кому нечего уже говорить, и остается доказывать свою правоту так, палками и кровью на асфальте, бинтами, пропитанными кровью и болью, исторгнутыми от невыразимых чувств, не столь облеченных в лозунги и атрибутику, сколько в ярость, рвущуюся на выход, и ищущую повод.

Это противоречие, выплеснувшееся однажды, чем должно завершиться оно, ведь оно должно завершиться, как завершается все в этом конечном мире. Противоречия, где трещало по всем швам, все затрещало по всем швам, и именно поэтому возможно и выдержало, так энергия распределяется, и не уходит в концентратор, один единственный сток, ослабевает, распадаясь на потоки помельче, зарождая новые стоки для самой себя, делая прочнее ту среду где распространяется она, материю к которой она приложена. Может быть так, делением на все меньшие части, будто в той области технологий, где размер переходит в новое качество, поскольку не равна энергия на поверхности энергии в объеме, и вообще, эффект больших общностей не равен эффектам общностей малых, даже если собрать из малых общностей такую же большую, и наверное не важно, говорим мы об атомах, частицах или людях, - все что происходит и может происходить в толпе, безликой и безответственной глыбе, живущей по своим законам, не равно происходящему в собраниях малых.

Возможно, все это стоило писать раньше. Или публиковать раньше. Или, думать об этом раньше. Или, не думать об этом вообще.