К основному контенту

Under The Monument


   "Under the Monument" is a digital manipulation with photographs of slowly decay of the soviet monument on Kazimir Malevich street in Kyiv.

   Я до сих пор не могу привыкнуть ко всем этим улицам Казимира Малевича, как в данном случае, да и вообще. И вообще, ко всей этой историчности, частям истории, в которой теперь и ты часть, как было здесь все до тебя и как останется после. Вот плюнешь сейчас, хоть бы и водосток, а водосток этот еще Сковороду помнит. А то еще, если копнуть... Впрочем, я привык и к другому. Так, ряд настенных росписей города по мановению чьей-то руки исчезал с глаз долой, оставаясь лишь в моих фотоснимках. Save ugly graffiti подписывали они свои работы. А потом, местами, закрашивали - видимо, стесняясь себя вчерашних. Жаль - потому что не так-то и много было их, тех, что мне нравились. И уж точно, как написаано где-то  в другом месте - скажут (а ведь обязательно скажут) вандализм. Что делать: весь этот минимализм, а уж не приведи господи, абстракционизм и смотрится чем-то сбежавшим не отсюда, и, таковым и является. И, понятное дело, в виду непонятности - первым попадает под раздачу. Тут вырисовывается очень интересный момент по другому поводу. Я все чаще сталкиваюсь с попытками ревизионизма современного искусства. Но, не думаю что я готов сделать какие-либо окончательные выводы об этом. То - там. Это -тут. Но, всякий новый фронт говорит, что появилась граница, где-то должен обнаружиться критерий. И это - один из элементов возвращения в прошлое. Быть может, я поболтал бы об этом, но - писать лень. Тем более сегодня, когда данный экзерсис призвал заставить меня отвлечься от вчерашнего - чего-то, что раз и навсегда провело черту между вчера и сегодня. И, мне хотелось бы ошибиться, или, просто сказать что-то не то, просто, чего-то непонять и непочувствовать....
Так что о другом. Об исторических вещах, которые, окружая тебя повседневно уже не вызывают никакого восторга. Ты оставляешь их самим себе - что они? не более чем рухлядь, что примелькалась и не вызывает более никаких чувств. Может быть, эту лирическую часть я однажды и допишу, - потому что неизбалованным историчностью в частности да и прекрасным вообще - все хорошо. Вот и на улице Казимира Малевича есть памятник. Краской на нем написано: ломай меня полностью и снеси меня. Он, выполненный полым, и, видимо, из чего-то недолговечного, не то каменного литья, не то какого гибса, не то еще чего - сам по себе разрушается. Он, и сам по себе неплох, как по моему мнению, и разрушается художественно...
  В тот день мне мучительно хотелось что-нибудь снять. Не до той степени, когда снимаешь пыль под ногами, но, мои надежды найти что-то на улице Казимира Малевича полностью оправдались. Прочий контекст я опущу. Можно было бы сделать это и быстрее и проще и без излишнего перфекционизма, но... Когда есть время и возможность - почему бы не получить с десяток других вариантов. В конце концов эта учеба и тренировка позволяют в нужный момент не делать лишних движений. Я все еще немогу его назвать. Хотел остановиться на "Ломай меня полностью". Потом над кратким "Monument".
Но, что-то говот мне, что лучше бы сказать "under the monument", хотя, в переводе и не звучит, но, суть происходящего отображает точно. "Под Памятником".





Комментарии

Популярные сообщения из этого блога

Джуна Барнс. ТЕМНЫЙ ЛЕС. Предисловие.

Перевод NIGHTWOOD by Djuna Barnes. или: Найтвуд. Джуна Барнс. Принятое кое-где название НОЧНОЙ ЛЕС в этом рабочем варианте пока заменено более соответствующим текущему смыслу процесса, - рождающему свою собственную аллегорию. Словом, оно указывает, что вы вступаете сюда, как и я, на собственный страх и риск... ТЕМНЫЙ ЛЕС. Джуна Барнс Предисловие. Когда встает вопрос о написании предисловия к книге креативного характера, я всегда чувствую, что не много книг стоит представлять как в точности те, что имеют дерзость быть таковыми. Я уже свершил два подобных дерзновения; это третье, и если оно не последнее, то никто не будет удивлен этому более чем я сам. Я могу оправдать это предисловие лишь следующим образом. Кто-либо способный предугадывать реакцию людей при первом прочтении книги, постигнет эту развивающуюся по ходу интимную связь с ней. Я читал Найтвуд много раз, в рукописи, в правках, и после публикации. Если что-либо можно сделать для других читателей – принимая, чт...

Зигфрид Сассун. Самоубийство в окопах. И Пит Догерти.

Ко дню рождения Пита Догерти. Выполняется по просьбе нашего единственного фаната. Ну, и по совместительству фаната Пита. В честь дня рождения последнего, исполняется мной впервые) ………. ………. Ну что там, в самом деле, переводить? Вот это: https://www.youtube.com/watch?v=Obdxd_rfcsE ? Да не смешите, это даже сегодняшним детям понятно. Тем и берет, лирик хренов. Кто бы с ним возился, если бы именно этого он и не писал. Так что выбор пал не отрывки The Books of Albion: ( http://whatbecameofthelikelybroads.blogspot.com/…/books-of-… ) Ознакомиться с шедевром полностью можно здесь: ( http://version2.andrewkendall.com/…/misc/booksofa…/book1.htm ) И не на Богемию, написанную на поэтическом семинаре: http://genius.com/Pete-doherty-bowhemia-annotated Там, однако же, есть причина для длинной телеги – о той, ставшей обыденной, манере письма, что, по аналогии с постбродскизмом русской литературы, можно назвать пост буковскизмом. Но, нет смысла бросаться ярлыками навскид...

Найтвуд. Джуна Барнс. Отрывок первый.

В начале 1880, не смотря на сильно обоснованные подозрения что до целесообразности увековечивания той расы, что имела санкцию Бога и неодобрение людей, Хедвиг Волькбейн, Венская женщина великой крепости и военной красоты, лежа на задрапированной насыщенным ярким красным постели, под пологом с тиснеными развевающимися крыльями Дома Габсбургов, пуховом одеяле с конвертом сатина на нем, в массивных и потускневших золотых нитях, зажатых в руках Волькбейн - давала жизнь, в возрасте сорока пяти, единственному ребенку, сыну, через семь дней после того как ее врач предсказал что она разрешится. Вспахивая это поле, которое тряслось под цокот лошадей на улице внизу, с дюжинным великолепием генерала салютующего флагу, она назвала его Феликс, вытолкнула его из себя, и умерла. Отец ребенка ушел шестью месяцами ранее, жертва лихорадки. Гвидо Волькбейн, Еврей итальянского происхождения, был одновременно гурме и денди, никогда не появлявшийся на публике без ленты некоего не вполне ясного знака...